Стихи этого поэта не печатаются в школьных учебниках, их мало кто знает, как и о нем самом. Иона Деген, советский солдат, описавший самую страшную войну так, как никто другой. И из-за этого его творчество просто не решались предать широкой огласке. Почему? Для этого нужно вчитаться в следующие строки:

Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит.

Иона Деген был одним из тех, кого разом сломала и выковала заново та великая война. Он был всего лишь в 9-ом классе, когда летние каникулы в Украине в одночасье превратились в борьбу за выживание, а пионерлагерь стал полем боя. Тогда еще казалось, что война – веселое и азартное побоище, продлится совсем немного и нужно непременно успеть на нее. Вместе с одноклассниками Деген сбежал из эвакуационного поезда и затесался в ряды 130-ой стрелковой дивизии. Уже через месяц все они погибли, а у выжившего поэта родились строки:

Девятый класс окончен лишь вчера.
Окончу ли когда-нибудь десятый?
Каникулы - счастливая пора.
И вдруг - траншея, карабин, гранаты,

И над рекой до тла сгоревший дом,
Сосед по парте навсегда потерян.
Я путаюсь беспомощно во всем,
Что невозможно школьной меркой мерить.

Выход из окружения, ранение, госпиталь. Выздоровевшему Ионе все еще не было 18-ти, поэтому вместо фронта его отправили на Кавказ, трудится трактористом. Однако война пришла и туда, что обернулось для солдата новыми боями и очередным, очень тяжелым ранением. Чудом выжив, он снова рвется на фронт, но начальство принимает иное решение.

Как опытного тракториста и бойца, Дегена направили учиться в танковое училище, откуда он на новенькой 34-ке попадает прямиком на фронт. А далее будет то, что войдет в легенды – 8 изнурительных месяцев превращения в героя. Экипаж Дегена был не просто лучшим, его танк обходили стороной напасти, хотя они постоянно лезли в самое пекло. Нескончаемая череда сражений, танковые дуэли, невероятное напряжение. Случалось и гореть, и терять товарищей, но постепенно за Ионой закрепилась репутация счастливчика, на которого ровнялись и за которым хотели идти в бой.

На фронте не сойдешь с ума едва ли,
Не научившись сразу забывать.
Мы из подбитых танков выгребали
Всё, что в могилу можно закопать.

Комбриг уперся подбородком в китель.
Я прятал слезы. Хватит. Перестань.
А вечером учил меня водитель
Как правильно танцуют падэспань.

Лето 1944

Случайный рейд по вражеским тылам.
Всего лишь взвод решил судьбу сраженья.
Но ордена достанутся не нам.
Спасибо, хоть не меньше, чем забвенье.

За наш случайный сумасшедший бой
Признают гениальным полководца.
Но главное - мы выжили с тобой.
А правда - что? Ведь так оно ведется.

Сентябрь 1944

Постоянное напряжение, близкая смерть, гибель товарищей – все это плохо сказывается на психике человека, но дает пищу для творчества. Деген написал то, что позже неофициально назовут лучшим стихом о войне:

…Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
ты не ранен, ты просто убит.
дай на память сниму с тебя валенки.
нам еще наступать предстоит.

Для продолжения жми кнопку ниже…

Его имя есть на большом гранитном памятнике над братской могилой, его можно отыскать и в документах: 55-ый в списке танковых асов СССР, Иона Лазаревич Деген. Гвардии лейтенант, 16 побед (в том числе 1 «Тигр», 8 «Пантер»), дважды представлен к званию Героя Советского Союза, награжден орденом Красного Знамени. 21 января 1945 года его танк подбили, а экипаж расстреляли в упор. Сам Деген получил 7 пулевых ранений, несколько ран от осколков, перелом челюсти и вдобавок ко всему сепсис. Чтобы спасти его, врач пошел на служебное преступление и ввел смертельно раненому танкисту дефицитнейший пенициллин. И Иона выжил, но получил инвалидность. А ведь ему было всего 19 лет.

После войны Иона Деген во что бы то ни стало решил стать врачом и добился немалых успехов в своем деле. Закончил медицинский институт, начал оперировать, а в 1959-ом впервые в мире провел уникальную операцию – успешно пришил обратно оторванную руку. Еврейские корни мешали Дегену строить карьеру, но он защитил и докторскую, и кандидатскую. Отношения с властями у неуживчивого, прямолинейного инвалида не складывались, поэтому в 1977-ом Деген переезжает в Израиль, где продолжает работать врачом.

Иона Деген никогда не отрекался от Родины и не забывал ни её, ни тех, с кем пришлось разделить тяготы войны. Когда в 2012-ом военный атташе России в Израиле вручал ветеранам юбилейные награды, Деген прочел всем собравшимся новые сроки:

Привычно патокой пролиты речи.
Во рту оскомина от слов елейных.
По-царски нам на сгорбленные плечи
Добавлен груз медалей юбилейных.

Торжественно, так приторно-слащаво,
Аж по щекам из глаз струится влага.
И думаешь, зачем им наша слава?
На кой… им наша бывшая отвага?

Безмолвно время мудро и устало
С трудом рубцует раны, но не беды.
На пиджаке в коллекции металла
Ещё одна медаль ко Дню Победы.

А было время, радовался грузу
И боль потерь превозмогая горько,
Кричал «Служу Советскому Союзу!»,
Когда винтили орден к гимнастёрке.

Сейчас всё гладко, как поверхность хляби.
Равны в пределах нынешней морали
И те, кто блядовали в дальнем штабе,
И те, кто в танках заживо сгорали.

Время героев или время подлецов – мы сами всегда выбираем как жить.

Его не стало 27 апреля 2017-го. Иона Деген вошел в историю как человек, который её творил. С оружием в руках на войне, со скальпелем хирурга после нее, с веским словом и жесткой позицией всегда и везде.

Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони ты, мой маленький.
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай-ка лучше сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит.

Эти пронзительные строки написал в 1944 году 19-летний танкист Ион Деген.. В июле 1941 г. после 9-го класса добровольно пошёл на фронт. Красноармеец. Разведчик. Курсант. Командир танка. Командир танкового взвода. Командир танковой роты. Трижды ранен. В результате последнего ранения тяжёлая инвалидность. Деген получил ранение в голову. Пока выбирался из танка, семь пуль хлестанули его по рукам, а, когда упал, четыре осколка перебили ему ноги. Он понимал, что если немцы сейчас найдут его, то сожгут заживо. И решил застрелиться, но страшная боль не позволила даже снять с предохранителя парабеллум. Он потерял сознание и очнулся уже в госпитале.
Награждён орденами - Красного знамени, «Отечественная война» 1-й степени, двумя -"Отечественная война" 2-й степени, медалью «За отвагу», польскими орденами, медалями. Десятый в списке Советских танковых асов!!!
Летом сорок пятого года, когда еле ковылял на костылях, неожиданно был приглашен в Дом литераторов читать стихи вместе с другими поэтами-фронтовиками. Председательствовал Константин Симонов, бывший тогда на пике славы. Были там Михаил Дудин, Сергей Орлов, тоже танкист… Других Деген не запомнил по именам. Когда он прочел «Мой товарищ, в смертельной агонии…», все как будто оледенели. А потом началось. Вспоминает Ион Деген: ««Не просто лаяли и песочили. В пыль растирали. Как это коммунист, офицер мог стать таким апологетом трусости, мародерства, мог клеветать на доблестную Красную Армию? Киплинговщина какая-то. И еще. И еще».
После войны врач-ортопед. В 1977 году уехал в Израиль, где еще двадцать лет проработал врач. Сейчас он на пенсии, ему 83 года.

* *
На фронте не сойдешь с ума едва ли,
Не научившись сразу забывать.
Мы из подбитых танков выгребали
Всё, что в могилу можно закопать.
Комбриг уперся подбородком в китель.
Я прятал слезы. Хватит. Перестань.

А вечером учил меня водитель
Как правильно танцуют падэспань.
Лето 1944

* *
Случайный рейд по вражеским тылам.
Всего лишь ввод решил судьбу сраженья.
Но ордена достанутся не нам.
Спасибо, хоть не меньше, чем забвенье.

За наш случайный сумасшедший бой
Признают гениальным полководца.
Но главное – мы выжили с тобой.
А правда – что? Ведь так оно ведется.
Сентябрь 1944

* * *
Зияет в толстой лобовой броне
Дыра. Броню прошла насквозь болванка.
Мы ко всему привыкли на войне.
И всё же возле замершего танка
Молю судьбу:
когда прикажут в бой,
Когда взлетит ракета, смерти сваха,
Не видеть даже в мыслях над собой
Из этой дырки хлещущего страха.
Ноябрь 1944

Источники информации: Википедия, Евгений Евтушенко

Рецензии

Прочел. И стихотворение и последствия для автора. Всего передернуло. Так не по человечески к своему фронтовому товарищу отнестись! Греть об умирающего руки и стаскивать с еще живого тяжелораненого валенки! Мародерство да еще в отношении живого тяжелораненого товарища! Понятно, что война жестока, но сам автор остался жив потому что в результате множественных ранений "страшная боль не позволила даже снять с предохранителя парабеллум". И его подобрали, вынесли, доставили в госпиталь. Так что я понимаю почему закономерной реакцией на его стих был шок и возмущение. Ион Деген что, не предполагал этого? Решил, что и теперь "война все спишет" (с) Да, на войне бывает вынужденное зверство, но об этом никогда не писали стихов, в которых бы оно не осуждалось. Тут мне память выдала половину фразы из стихотворения: "... краснофлотец Синицын застрелил своего закадычного друга". Но там из сострадания, потому, что помочь было нечем, чтобы друг не мучился. Оказался бы такой друг возле тяжело раненого Иона Дегена, и остался бы его труп лежать рядом с его подбитым танком. А так вот жив остался.
Вспомнил из "А зори здесь тихие". Там старшина снял с убитой девушки бойца сапоги и приказал их обуть той, кто свой сапог в болоте оставила. Но снял не с живого же тяжелораненого! Полагаю, что кроме умения написать, надо позаботиться о том, чтобы написать так, как надо.
Вспомнил вот отрывок из Маяковского
....................................
Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо
С чугуном чтоб и выплавкой стали
О работе стихов на политбюро
Делал доклады Сталин.
......................................

Про зверства на войне пожалуй не сыщешь. Про обесценивание жизни - тоже. Хотя, если не влом, то гляньте:
http://www.youtube.com/watch?v=-PzLr1irPqg "Виктор Астафьев: Такой «Победой» вы гордитесь мерзавцы."
Я сожалею, что не нашлось никого, кто отдал бы свою жизнь, чтобы убить заворовавшегося командира.

Безбожник

Костёл ощетинился готикой грозной

И тычется тщетно в кровавые тучи.

За тучами там - довоенные звёзды

И, может быть, где-то Господь всемогущий.

Как страшно костёлу! Как больно и страшно!

О, где же ты, Господи, в огненном своде?

Безбожные звёзды на танковых башнях

Случайно на помощь костёлу приходят.

Как чёрт прокопчённый, я вылез из танка,

Ещё очумелый у смерти в объятьях.

Дымились и тлели часовни останки.

Валялось разбитое миной распятье.

На улице насмерть испуганной, узкой,

Старушка меня обняла, католичка,

И польского помесь с литовским и русским

Звучала для нас, для солдат, непривычно.

Подарок старушки «жолнежу-спасителю»

В ту пору смешным показался и странным:

Цветной образок Иоанна Крестителя,

В бою чтоб от смерти хранил и от раны.

Не стал просветителем женщины старой

И молча, не веря лубочному вздору,

В планшет положил я ненужный подарок.

Другому я богу молился в ту пору.

Устав от убийства, мечтая о мире,

Средь пуль улюлюканья, минного свиста,

В тот час на планшет своего командира,

Слегка улыбаясь, смотрели танкисты.

И снова бои. И случайно я выжил.

Одни лишь увечья - ожоги и раны.

И был возвеличен. И ростом стал ниже.

Увы, не помог образок Иоанна.

Давно никаких мне кумиров не надо.

О них даже память на ниточках тонких.

Давно понимаю, что я - житель ада.

И вдруг захотелось увидеть иконку.

Потёртый планшет, сослуживец мой старый,

Ты снова раскрыт, как раскрытая рана.

Я всё обыскал, всё напрасно обшарил.

Но нету иконки. Но нет Иоанна.

Ноябрь 1956

Всё у меня не по уставу.

Прилип к губам окурок вечный.

Распахнут ворот гимнастёрки.

На животе мой «парабеллум»,

Не на боку, как у людей.

Всё у меня не по уставу.

Во взводе чинопочитаньем

Не пахнет даже на привалах.

Не забавляемся плененьем.

Убитый враг - оно верней.

Всё у меня не по уставу.

За пазухой гармошка карты,

Хоть место для неё в планшете.

Но занят мой планшет стихами,

Увы, ненужными в бою.

Пусть это всё не по уставу.

Но я слыву специалистом

В своём цеху уничтоженья.

А именно для этой цели

В тылу уставы создают.

День за три

Багряный лист прилипает к башне.

Ручьём за ворот течёт вода.

Сегодня так же, как день вчерашний,

Из жизни вычеркнут навсегда.

Изъят из юности.

В личном деле

За три обычных его зачтут.

За злость атак,

За дождей недели

И за несбывшуюся мечту

О той единственной,

Ясноглазой,

О сладкой муке тревожных снов,

О ней, невиданной мной ни разу,

Моих не слышавшей лучших слов.

И снова день на войне, постылый,

Дающий выслугу мне втройне.

С неделимой силой

Утроенной на войне.

Октябрь 1944

Долгое молчание

Стихи на фронте. В огненной реке

Не я писал их - мной они писались.

Выстреливалась запись в дневнике

Про грязь и кровь, про боль и про усталость.

Нет, дневников не вёл я на войне.

Не до писаний на войне солдату.

Но кто-то сочинял стихи во мне

Про каждый бой, про каждую утрату.

И в мирной жизни только боль могла

Во мне всё тем же стать стихов истоком.

Чего же больше?

Тягостная мгла.

И сатана во времени жестоком.

Но подлый страх, российский старожил,

Преступной властью мне привитый с детства,

И цензор неусыпно сторожил

В моём мозгу с осколком по соседству.

В кромешной тьме, в теченье лет лихих

Я прозябал в молчании убогом.

И перестали приходить стихи.

Утрачено подаренное Богом.

Европейским антисемитам

Подлая ложь, что к стране моей скопом

У либералов симпатии нет.

Это меня ненавидит Европа,

Как ненавидела тысячи лет.

Это меня, не убитого газом,

В лапы убийцы араба вручить,

Чтоб окончательно, главное - сразу

Незавершённый вопрос разрешить.

Антисемитов фальшивые байки.

Снова навет в европейском хлеву.

Но, пережив королевства и райхи,

И «демократов» я переживу.

Есть у моих товарищей танкистов,

Не верящих в святую мощь брони,

Беззвучная молитва атеистов:

Помилуй, пронеси и сохрани.

Стыдясь друг друга и себя немного,

Пред боем, как и прежде на Руси,

Безбожники покорно просят Бога:

Помилуй, сохрани и пронеси.

Сентябрь 1944

Жажда

Воздух - крутой кипяток.

В глазах огневые кру ги.

Воды последний глоток

Я отдал сегодня другу.

А друг всё равно… И сейчас

Меня сожаленье мучит:

Глотком тем его не спас.

Себе бы оставить лучше.

Но если сожжёт меня зной

И пуля меня окровавит,

Товарищ полуживой

Плечо мне своё подставит.

Я выплюнул горькую пыль,

Скребущую горло, без влаги.

И в выжженный бросил ковыль

Ненужную флягу.

Август 1942

Затишье

Орудия посеребрило инеем.

Под гусеницей золотой ковёр.

Дрожит лесов каёмка бледно-синяя

Вокруг чужих испуганных озёр.

Преступная поверженная Пруссия.

И вдруг покой.

Вокруг такой покой.

Верба косички распустила русые,

Совсем как дома над моей рекой.

Но я не верю тишине обманчивой,

Которой взвод сегодня оглушён.

Скорей снаряды загружать заканчивай!

Ещё покой в паёк наш не включён.

Ноябрь 1944

Зияет в толстой лобовой броне

Дыра, насквозь прошитая болванкой.

Мы ко всему привыкли на войне.

И всё же возле замершего танка

Молю судьбу:

Когда прикажут в бой,

Когда взлетит ракета, смерти сваха,

Не видеть даже в мыслях пред собой

Из этой дырки хлещущего страха.

Ноябрь 1944

Когда из танка, смерть перехитрив,

Ты выскочишь чумной за миг до взрыва,

Ну, всё, - решишь, - отныне буду жив

В пехоте, в безопасности счастливой.

И лишь когда опомнишься вполне,

Тебя коснется истина простая:

Пехоте тоже плохо на войне.

Пехоту тоже убивают.

Ноябрь 1944

Мадонна Боттичелли

В имении, оставленном врагами,

Среди картин, среди старинных рам

С холста в тяжёлой золочёной раме

Мадонна тихо улыбалась нам.

Я перед нею снял свой шлем ребристый.

Молитвенно прижал его к груди.

Боями озверённые танкисты

Забыли вдруг, что ждёт их впереди.

Лишь о тепле, о нежном женском теле,

О мире каждый в этот миг мечтал.

Для этого, наверно, Боттичелли

Мадонну доброликую создал.

Для этого молчанья. Для восторга

Мужчин, забывших, что такое дом.

Яснее батальонного парторга

Мадонна рассказала нам о том,

Что милостью покажется раненье,

Что снова нам нырять в огонь атак,

Чтобы младенцам принести спасенье,

Чтоб улыбались женщины вот так.

От глаз Мадонны, тёплых и лучистых,

С трудом огромным отрывая взор,

Я вновь надел свой танкошлем ребристый,

Промасленный свой рыцарский убор.

Ноябрь 1944

Медаль «60-летие Победы»

Обрастаю медалями.

Их куют к юбилеям.

За бои недодали мне,

Обделили еврея.

А сейчас удостоенный.

И вопрос ведь не важен,

Кто в тылу, кто был воином,

Кто был трус, кто отважен.

Подвиг вроде оплаченный.

Почему же слезливость?

То ль о юности плачу я,

То ли, где справедливость?

Медаль «За отвагу»

Забыл я патетику выспренних слов

О старой моей гимнастёрке,

Но слышать приглушенный звон орденов

До слёз мне обидно и горько.

Атаки и марши припомнились вновь,

И снова я в танковой роте.

Эмаль орденов - наша щедрая кровь,

Из наших сердец позолота.

Но если обычная выслуга лет

Достойна военной награды,

Низведена ценность награды на нет,

А подвиг - кому это надо?

Ведь, граней сверканье и бликов игра,

Вы напрочь забытая сага.

Лишь светится скромно кружок серебра

И надпись на нём - «За отвагу».

Приятно мне знать, хоть чрезмерно не горд:

Лишь этой награды единой

Ещё не получит спортсмен за рекорд

И даже генсек - к именинам.

Мой товарищ, в смертельной агонии

Не зови понапрасну друзей.

Дай-ка лучше согрею ладони я

Над дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони, ты не маленький,

Ты не ранен, ты просто убит.

Дай на память сниму с тебя валенки.

Нам ещё наступать предстоит.

Декабрь 1944

На фронте не сойдёшь с ума едва ли,

Не научившись сразу забывать.

Мы из подбитых танков выгребали

Всё, что в могилу можно закопать.

Комбриг упёрся подбородком в китель.

Я прятал слёзы. Хватит. Перестань.

А вечером учил меня водитель,

Как правильно танцуют падеспань.

Начало

Девятый класс окончен лишь вчера.

Окончу ли когда-нибудь десятый?

Каникулы - счастливая пора.

И вдруг - траншея, карабин, гранаты,

И над рекой дотла сгоревший дом.

Сосед по парте навсегда потерян.

Я путаюсь беспомощно во всём,

Что невозможно школьной меркой мерить.

До самой смерти буду вспоминать:

Лежали блики на изломах мела.

Как новенькая школьная тетрадь,

Над полем боя небо голубело.

Окоп мой под цветущей бузиной.

Стрижей пискливых пролетела стайка.

И облако сверкало белизной,

Совсем как без чернил «невыливайка».

Но пальцем с фиолетовым пятном,

Следом диктантов и работ контрольных,

Нажав крючок, подумал я о том,

Что начинаю счёт уже не школьный.

Грохочущих ресов багровый хвост.

Гусеничные колеи в потравленном хлебе.

Пулемётные трассы звёзд,

Внезапно замершие в небе.

Придавлен запах ночной резеды

Раздутым брюхом лошади.

Кровавое месиво в луже воды

На дне воронки, вырытой снарядом.

Земля горит.

И Неман горит.

И весь плацдарм - огромная плаха.

Плюньте в того, кто в тылу говорит,

Что здесь, на войне не испытывал страха.

Страшно так, что даже металл

Покрылся каплями холодного пота,

В ладонях испуганно дым задрожал,

Рождённый кресалом на мякоти гнота.

И всё же приказ

Наперекор всем страхам выполнен будет.

Поэтому скажут потомки о нас:

Это были бесстрашные люди.

Одностороннее размежевание

Мир перенасыщен катастрофами.

Застревает в горле сгусток слов.

Мостовые вымощены строфами

Из моих не созданных стихов.

Лживых партий опытные клирики

С ловкостью зомбируют людей.

Где она, к чертям, святая лирика,

Если смерть грозит стране моей?

Если подлый трюк - размежевание?

Если гнев сдержать я не могу?

Но в Твоё я верю обещание.

Это то, что держит на плаву.

Август 2005

Осветительная ракета

Из проклятой немецкой траншеи слепящим огнём

Вдруг ракета взметнулась, и замерла, сжалась нейтралка.

Звёзды разом погасли. И стали виднее, чем днём,

Опалённые ветки дубов и за нами ничейная балка.

Подлый страх продавил моим телом гранитный бугор.

Как ракета, горела во мне негасимая ярость.

Никогда ещё так не хотелось убить мне того,

Кто для тёмного дела повесил такую вот яркость.

Осколками исхлёстаны осины.

Снарядами растерзаны снега.

А всё-таки в январской яркой сини

Покрыты позолотой облака.

А всё-таки не баталист, а лирик

В моей душе, и в сердце, и в мозгу.

Я даже в тесном Т-34

Не восторгаться жизнью не могу.

Так хорошо в день ясный и погожий,

Так много тёплой ласки у меня,

Что бархатистой юной женской кожей

Мне кажется шершавая броня.

Чтобы царила доброта на свете,

Чтоб нежности в душе не убывать,

Я еду в бой, запрятав чувства эти,

Безжалостно сжигать и убивать.

И меркнет день. И нет небесной сини.

И неизвестность в логове врага.

Осколками исхлёстаны осины.

Снарядами растерзаны снега.

Январь 1945

Привычно патокой пролиты речи.

Во рту оскомина от слов елейных.

По-царски нам на сгорбленные плечи

Добавлен груз медалей юбилейных.

Торжественно, так приторно-слащаво,

Аж по щекам из глаз струится влага.

И думаешь, зачем им наша слава?

На кой... им наша бывшая отвага?

Безмолвно время мудро и устало

С трудом рубцует раны, но не беды.

На пиджаке в коллекции металла

Ещё одна медаль ко Дню Победы.

А было время, радовался грузу

И боль потерь превозмогая горько,

Кричал «Служу Советскому Союзу!»,

Когда винтили орден к гимнастёрке.

Сейчас всё гладко, как поверхность хляби.

Равны в пределах нынешней морали

И те, кто блядовали в дальнем штабе,

И те, кто в танках заживо сгорали.

Поэт Ион Деген

Этика – одна из наиболее древних наук. Она возникла в недрах философии и благодаря ей. Основоположниками этики можно считать и Аристотеля. Одними из первых этических категорий были «благо» и «добродетель».

Ко многим литературным произведениям, будь то анекдот, басня или рассказ, вполне приложимы и другие этические категории: чести и бесчестия, добра и зла, справедливости и беззакония, альтруизма и жадности и др. Даже на узком «пятачке» небольшого лирического стихотворения этические категории «работают» — пусть даже в противоположном направлении.

Ион Деген – последний из ныне здравствующих поэтов фронтового поколения. Бывший танкист и практикующий врач. Проживает в Израиле. Славу Дегену принесло восьмистишие, которое цитируется в романе В.Гроссмана «Жизнь и судьба ». Оно долгое время ходило в списках и заучивалось наизусть, оторвавшись от имени автора, так что сделалось практически народным текстом. Вот авторская редакция:

Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит.

Этот текст резко контрастирует со многими произведениями, в которых война представлена пусть и с трагической, но не натуралистической стороны. За героизмом советских воинов «генералы от литературы» словно не хотели видеть изматывающих будней, близости смерти, «детской» психологии, когда живешь настоящим и одним днем.

«На войне как на войне» — гласит старинная мудрость. И там уж точно не до этических принципов. И все-таки стихотворение Дегена непривычно, способно шокировать своей «сермяжной» правдой и «требухой». Особенно это касается концовок обоих четверостиший.

В первом случае – намерение согреть ладони над дымящейся кровью смертельно раненого товарища. Чему учит наука этика в мирной жизни? Шанс есть всегда. Нужно немедленно оказать помощь, перетянуть рану жгутом или другими подручными средствами – только чтобы остановить кровь. А затем доставить раненого в медсанбат как можно скорее. Но на решения принимаются оперативно, даже молниеносно. И тут уже нет места никакому прекраснодушию. Милосердие уже не поможет, а холод собачий. Так пусть будет немного тепла от дымящейся крови. Жестоко и цинично? Может быть. Но интересна реакция тех немногих ветеранов, фронтовиков, что прошли огненными дорогами войны и всегда были на переднем крае атаки. Они-то почти наверняка ответят, что лирический герой стихотворения Дегена поступает по делу, по ситуации. Мертвым не больно, они за себя не отвечают. Вечная им память, а «нам еще наступать предстоит».

Именно для наступления требуются валенки, которые еще не успел износить мертвый (почти мертвый) товарищ. Ему они уже ни к чему, а живому пригодятся. С точки зрения этики (да что там этики – уголовного кодекса!) поступок может быть приравнен ни много ни мало – к мародерству. Еще бы – со своего обувь снимать! Но осуждать не имеет права тот, кто не нюхал пороха, кто войну представляет по и по книгам.

Единственное, что в этом стихотворении этически корректного – начальное обращение «товарищ». Когда-то это слово имело узкое, пословичное значение – например, «гусь свинье не товарищ» — и употреблялось в значении «помощник». Его «реабилитировали» большевики, наполнили теплым и сильным смыслом. У Дегена товарищ – это однополчанин, друг. Его через несколько мгновений не будет. Скорбь и осознание утраты придут гораздо позже, ведь война еще продолжается. И она не в ладах с этикой.

Павел Николаевич Малофеев

Мой товарищ, в смертельной агонии

Не зови понапрасну друзей.

Дай-ка лучше согрею ладони я

Над дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони ты, мой маленький.

Ты не ранен, ты просто убит.

Дай-ка лучше сниму с тебя валенки.

Нам еще наступать предстоит.

Эти пронзительные строки написал в 1944 году 19-летний танкист Ион Деген. В июле 1941 г. после 9-го класса добровольно пошёл на фронт. Красноармеец. Разведчик. Курсант. Командир танка. Командир танкового взвода. Командир танковой роты. Трижды ранен. В результате последнего ранения тяжёлая инвалидность. Деген получил ранение в голову. Пока выбирался из танка, семь пуль хлестанули его по рукам, а, когда упал, четыре осколка перебили ему ноги. Он понимал, что если немцы сейчас найдут его, то сожгут заживо. И решил застрелиться, но страшная боль не позволила даже снять с предохранителя парабеллум. Он потерял сознание и очнулся уже в госпитале.

Награждён орденами — Красного знамени, «Отечественная война» 1-й степени, двумя -»Отечественная война» 2-й степени, медалью «За отвагу», польскими орденами, медалями. Десятый в списке Советских танковых асов!!!

Летом сорок пятого года, когда еле ковылял на костылях, неожиданно был приглашен в Дом литераторов читать стихи вместе с другими поэтами-фронтовиками. Председательствовал Константин Симонов, бывший тогда на пике славы. Были там Михаил Дудин, Сергей Орлов, тоже танкист… Других Деген не запомнил по именам. Когда он прочел «Мой товарищ, в смертельной агонии…», все как будто оледенели. А потом началось. Вспоминает Ион Деген: «»Не просто лаяли и песочили. В пыль растирали. Как это коммунист, офицер мог стать таким апологетом трусости, мародерства, мог клеветать на доблестную Красную Армию? Киплинговщина какая-то. И еще. И еще».

После войны врач-ортопед. В 1977 году уехал в Израиль, где еще двадцать лет проработал врачом. Сейчас он на пенсии, ему 83 года.

На фронте не сойдешь с ума едва ли,

Не научившись сразу забывать.

Мы из подбитых танков выгребали

Всё, что в могилу можно закопать.

Комбриг уперся подбородком в китель.

Я прятал слезы. Хватит. Перестань.

А вечером учил меня водитель

Как правильно танцуют падэспань.

Случайный рейд по вражеским тылам.

Всего лишь ввод решил судьбу сраженья.

Но ордена достанутся не нам.

Спасибо, хоть не меньше, чем забвенье.

За наш случайный сумасшедший бой

Признают гениальным полководца.

Но главное — мы выжили с тобой.

А правда — что? Ведь так оно ведется.

Сентябрь 1944

Зияет в толстой лобовой броне

Дыра. Броню прошла насквозь болванка.

Мы ко всему привыкли на войне.

И всё же возле замершего танка

Молю судьбу:

когда прикажут в бой,

Когда взлетит ракета, смерти сваха,

Не видеть даже в мыслях над собой

Из этой дырки хлещущего страха.

Ноябрь 1944

Источники информации: Википедия, Евгений Евтушенко